Authorities and
believers: from the history of Church in the early 1920-es. Based on the
documents from the FSB archive (St. Petersburg an Leningrad region).
(Introduction and commentary by Firsov)
The unique documents shed
more light on the relations between the State and the Church in the
Secular Soviet Russia, where the cities strove to put the Church
personnel under the State supervision.
В течение последних десяти лет новейшая история русской
православной церкви стала для отечественных исследователей одной из
приоритетных тем, что случайным назвать никак нельзя. «Перестройка» и
«гласность» позволили ученым не только познакомиться с ранее запретными
материалами партийных и государственных архивов, но и по-новому, без
идеологической пристрастности, взглянуть на советскую схему
государственно-церковных отношений, заявить о ее откровенной
надуманности. Последнее обстоятельство мне представляется даже более
важным, чем колоссальное расширение источниковой базы. Сложившаяся в
годы господства «единственно правильного» учения, эта схема
предусматривала предельно простую характеристику дореволюционной
политики русской церкви как политики безоглядной поддержки
господствующих классов, отказаться от которой Ее заставило только
опасение лишиться поддержки верующих, приветствовавших новый
«справедливый» строй.
Всячески подчеркивая
ненависть «церковников» к Советской власти, многие отечественные
историки до начала 1990-х годов пытались доказать, что большевики лишь
отвечали на «удары», преодолевая изначальную ненависть «князей церкви».
При этом не только не скрывалось, но всячески подчеркивалось, что
В.И.Ленин характеризовал православие как «полицейскую религию», называл
православную церковь «ведомством полицейского православия», а
клириков - «жандармами во Христе», «темными инквизиторами»,
«урядниками казенного православия». Подобная предубежденность лидера
большевиков, казалось бы, должна была учитываться при анализе
взаимоотношений Церкви и первого в мире социалистического государства и
объяснять (если не оправдывать) недоверие большинства клириков и
активных мирян к церковной политике безбожных властей. Но этого не
происходило. Причины, думается, понятны и без комментариев.
Еще в 1987 г., в
предисловии ко второму изданию книги «Тихоновщина и ее крах», ее
автор - Р.Ю.Плаксин (1987: 4) без стеснения цитировал речь
П.А.Красикова - обвинителя на процессе «контрреволюционного
духовенства», происходившего в Петрограде летом 1922 г., который убеждал
слушателей, «что в организации контрреволюции церковь сыграла
огромную роль». Впрочем, говоря «контрреволюция», Р.Ю.Плаксин
имел в виду иное - антинародную деятельность церкви, доказывая, что
Ее борьба с Советской властью - не случайное явление.
Надуманность и декларативность подобных заявлений
вскоре стала настолько очевидной, что спустя всего три года после выхода
книги о «тихоновщине» постановлением Президиума Верховного Суда РСФСР от
31 октября 1990 г. приговор Петроградского губернского ревтрибунала по
делу «контрреволюционного духовенства» 1922 г. был отменен, а само дело
прекращено за отсутствием в действиях осужденных состава преступления
(Постановление 1991: 5-9). Такое решение можно считать не только
восстановлением исторической справедливости, но и крахом многолетнего
постулата об «антинародности» православной церкви. Решение Верховного
Суда стало важным психологическим рубежом, оказавшим принципиальное
влияние на историографическую традицию, сложившуюся за десятки лет в
СССР. Доказательством произошедших изменений можно считать выход в свет
книги В.А. Алексеева «Иллюзии и догмы» (М., 1991), которая
характеризовалась как полемическое повествование об исторических уроках
левачества на «антирелигиозном фронте».
Однако по-настоящему глубоко тема
государственно-церковных отношений стала изучаться уже после развала
СССР. Именно тогда появились замечательные монографии М.В.Шкаровского,
Н.А.Кривовой, А.Н.Кашеварова, протоиерея Владислава Цыпина и многих
других. Были изданы уникальные собрания источников:
«Акты Святейшего
Тихона, патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и
переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти.
1917 - 1943»
(М., 1994);
«Русская православная
церковь и коммунистическое государство. 1917 - 1941. Документы и
фотоматериалы» (М.,
1996);
«Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922-1925
гг.» (Тт. 1, 2. М.; Новосибирск, 1997-1998);
«Следственное дело патриарха Тихона» (М., 2000)
и др.
Интересные публикации стали появляться в периодических
изданиях (журналах и альманахах), была переведена и опубликована
монография канадского профессора русского происхождения
Д.В.Поспеловского «Русская православная церковь в XX веке» (М.,
1995).
Таким образом, за
сравнительно короткий временной отрезок многие вопросы церковной истории
советской поры получили свое освещение. Однако это вовсе не значит, что
проведенная работа позволяет заявить о разрешении всех основных вопросов
государственно-церковных отношений 1920-х -
1940-х гг. Скорее мы можем говорить
о новых возможностях, которые теперь открываются перед исследователями.
Например, в изучении обновленчества.
Публикуемые ниже документы
имеют к предыстории обновленчества опосредованное отношение, но, как мне
кажется, их не стоит игнорировать. Любому непредвзятому исследователю
давно было ясно, что между лидерами обновленцев
- А.И.Введенским, В.Д.Красницким и
«иже с ними» - с одной стороны, и сотрудниками ГПУ - с другой,
существовала прочная связь. Связь эта была столь очевидна, что ее не
всегда и скрывали. Характерно, что интересовавшийся ранней историей
обновленчества А.Э.Левитин-Краснов, -
диакон «митрополита»
А.И.Введенского, в 1940-х годах (во время войны) наивно сказал своему
«архиерею»:
«За всем ходом событий в мае 1922 г. [когда патриарх
Тихон был отстранен от власти и руль церковного корабля был захвачен
«революционными» священниками - С.Ф.] чувствуется чья-то дирижерская
палочка».
Введенский
сразу же согласился, подчеркнув, что «было место, в котором делалась
религиозная погода» (Левитин-Краснов, Шавров 1996:
66).
Теперь, после издания «Архивов Кремля», намеки
Введенского, равно как и догадки историков получили документальное
подтверждение. Стало совершенно ясно, что большевики рассчитывали
использовать оппозиционное патриарху Тихону духовенство в роли
«троянского коня», которого хотели ввести в институциональную церковь
для ее разрушения. При этом власти не заблуждались относительно будущего
«революционных» батюшек в советской стране. В совершенно секретной
записке от 30 марта 1922 г., адресованной членам Политбюро ЦК РКП (б)
Л.Д.Троцкий отмечал намечающиеся два течения в русской
церкви:
«открыто контрреволюционное с
черносотенно-монархической идеологией и - “советское”. Идеология
“cоветского” духовенства, - писал Троцкий, - по[-] видимому, вроде
сменовеховской, т.е.
буржуазно-соглашательская».
Он полагал, что
«сменовеховское духовенство» - опаснейший враг завтрашнего дня, но «сегодня» оно
выгодно власти. А раз так - на него необходимо опереться, «не
ангажируясь политически, а тем более принципиально». Но
запоздалую «реформацию» записка Троцкого не предусматривала: церковные
попутчики нужны были большевикам лишь для решения своих стратегических
планов. Именно поэтому Троцкий предлагал всячески содействовать
«сменовеховскому» духовенству, ибо «нет более бешеного ругателя,
чем оп[п]озиционный поп» (Архивы Кремля 1997: 162,
163).
Увы, правильность
последней сентенции коммунистического вождя доказывают многочисленные
статьи «прогрессивных священников», которые стали активно печататься с
весны 1922 г. Первый из публикуемых ниже документов также можно считать
своеобразным тому подтверждением. Но этот документ появился спустя три
месяца после того, как Троцкий направил в Политбюро свою записку. За это
время произошло множество событий, повлиявших как на судьбу русской
церкви в целом, так и на судьбы ее иерархов -
в частности. В течение
весны - лета 1922 г., используя кампанию по изъятию
церковных ценностей в пользу голодающих Поволжья и других регионов
страны, большевики раскрутили маховик «антитихоновской» агитации и
создали благоприятную для церковных раскольников ситуацию.
Май 1922 г. стал
поворотным в объявленной безбожными властями войне против церкви. Именно
тогда стало окончательно понятно, что цель большевиков - не договориться со
священноначалием об участии православной конфессии в сборе средств для
голодающих, а Ее дискредитация. Образовавшееся в Москве при поддержке
ГПУ обновленческое Высшее церковное управление командировало в Петроград
протоиерея А.И.Введенского, который 25 мая посетил митрополита Вениамина
(некогда покровительствовавшего ему) и предъявил удостоверение члена
ВЦУ. Не увидев на нем подписи патриарха, митрополит отказался признать
полномочия Введенского и вскоре за учиненный раскол отлучил его, а также
священников В.Красницкого, Е.Белкова и всех присоединившихся к ним, от
церкви - до
покаяния.
Власти решили использовать
этот случай в своей игре и опубликовали текст митрополичьего «Послания к
петроградской православной пастве» в центральной городской газете
(Петроградская правда. 1922. 30 мая. (№118)). Вскоре после
случившегося, митрополиту Вениамину были предъявлены обвинения и его
арестовали. Управляющим епархией стал первый викарий
Петрограда - епископ Ямбургский Алексий (Симанский). По словам
А.Э.Левитина-Краснова, вскоре после своего вступления в должность,
епископ Алексий был вызван «в некое нецерковное
учреждение», где ему предъявили ультиматум: священников
Введенского, Красницкого и Белкова необходимо восстановить в церковных
правах, т. е. снять наложенное митрополитом Вениамином отлучение; в ином
случае митрополита расстреляют. Испросив неделю на размышление, епископ
провел несколько совещаний в Епархиальном совете, где в конце концов
победила точка зрения, согласно которой для спасения жизни митрополита
стоит идти на все. Было подготовлено специальное обращение к пастве,
распространенное среди верующих 4 июня 1922 г. В дальнейшем, узнав, что
митрополит все-таки расстрелян, епископ Алексий разрыдался. Подобные
рассказы Левитин-Краснов слышал и от самого Введенского, а также от
митрополитов Николая (Ярушевича) и Гурия (Егорова) (Левитин-Краснов,
Шавров 1996: 83-84).
Однако, в публикуемом ниже документе неизвестный
корреспондент сообщает Введенскому, что епископы Алексий (Симанский) и
Николай (Ярушевич) изначально были против отлучения. Проверить это
заявление сегодня вряд ли возможно, но специальная характеристика
авторов митрополичьего послания от 28 мая, помещенная на страницах того
же письма, заставляет предположить, что его составитель не преследовал
цели специально «реабилитировать» Алексия и Николая за счет
«компрометации» других клириков епархии, близких к митрополиту
Петроградскому.
Впрочем, о документе мы поговорим чуть позже. Пока же
важно восстановить (разумеется, только схематически) ту обстановку,
которая сложилась в Петрограде весной-летом 1922 г. и без которой трудно
понять действия местных чекистов, бдительно наблюдавших за
разворачивавшимися событиями и не забывавшими информировать о них своих
московских начальников. 10 июня 1922 г. в Петрограде открылся процесс,
главной целью которого было доказать стремление «реакционных»
петроградских клириков и мирян во главе с митрополитом Вениамином
оказать сопротивление советским властям в их стремлении изъять церковные
ценности на пользу голодающим. Говоря юридическим языком, митрополит и
привлеченные с ним по «делу» 11 человек обвинялись в том, что в период
исполнения декрета от 23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей
они организовались в преступную контрреволюционную группу, поставившею
себе целью борьбу с Советской властью. Остальные 47 подсудимых
обвинялись в более «мелких» преступлениях: распространении воззваний
митрополита, участии «в толпе», учинявшей беспорядки при изъятии
церковных ценностей и т. п. По тем временам обвинения были значительными
и грозили самыми суровыми последствиями. Но, как ни странно, в
центральной советской прессе освещение церковного процесса привлекало
меньшее внимание журналистов, чем описание проходившего параллельно с
ним процесса над эсерами.
Последний открылся 8 июня
1922 г. в Москве и именно ему центральные газеты уделяли главное
внимание: начиная со 126 номера (9 июня, пятница) «Правда» регулярно
публиковала на своих страницах разворот под общим заголовком «Суд над
эсерами». Такой же разворот регулярно публиковала и «Петроградская
правда». Понятно, что эсеры рассматривались как идеологический враг,
опасность которого заключалась не только в том, что они были
социалистами и наиболее активными борцами с прежним строем, но и в
поддержке эсеровских лозунгов крестьянской Россией (что доказали еще
выборы в Учредительное собрание). Введение большевиками НЭПа
рассматривалось партией эсеров как свидетельство полного банкротства их
идеологии и стремление сохранить свою власть в стране во что бы то ни
стало. В.И.Ленин полагал, что эсеров (как, впрочем, и
меньшевиков - тоже социалистов) необходимо держать в тюрьме. Не
случайно, поэтому, партия эсеров в то время обвинялась во всех смертных
грехах: организации антисоветских заговоров, мятежей, террористических
актов, а также в уничтожении хлебных запасов, порче
сельскохозяйственного инвентаря и тому подобных
преступлениях.
Летом 1922 г. большевики сумели организовать процесс
над членами ЦК и активистами этой партии, посадив на скамью подсудимых
34 человека. В итоге, суд, продолжавшийся два месяца (с 8 июня по 7
августа) приговорил 12 человек в высшей мере наказания. Но Президиум
ВЦИК помиловал 10 человек, а приведение приговора смертникам отложил. 14
января 1924 г. и им заменили смертный приговор на 5-летний тюремный
срок. Дискредитировав эсеров как врагов трудового народа и объявив их
перерожденцами и контрреволюционерами, большевики по сути уничтожили
партию.
Но если эсеры были прежде
всего политическими врагами Советской власти, то православная
церковь - врагом идеологическим. В стране, где подавляющее
большинство населения все еще не умело читать и писать и оставалось
религиозным (прежде всего сельские жители) главным врагом должны были
считаться «церковники». Но, несмотря на это, процессы против них
освещались в советской прессе гораздо менее масштабно. В чем было дело?
Можно предположить, что власти сознательно не хотели показывать
значимость «церковного вопроса», предпочитая решать проблему разложения
церкви с помощью секретных служб и руками тех, кого Л.Д.Троцкий называл
«сменовеховскими попами». Я не могу утверждать наверняка, но имею
возможность предположить, что открытие процесса над митрополитом
Вениамином не случайно совпало по времени с открытием процесса над
эсерами. На «эсеровском» фоне дело о сопротивлении изъятию церковных
ценностей смотрелось не выигрышно, хотя последствия его были для
подсудимых «церковников» более тяжкими: из десяти приговоренных к высшей
мере наказания помиловали шестерых, но четырех подсудимых - в конце концов
расстреляли. Отсрочки смертного приговора, как это было с эеровскими
лидерами, не произошло.
Впрочем, центральные
газеты все-таки оповещали своих читателей о происходившем в стенах
Петроградской государственной филармонии. Как правило, в «Правде» на
второй странице помещалась лаконичная надпись: «Суд над церковниками».
Информацию передавали по телефону. Уже первая публикация - от 10 июня 1922
г. - преследовала цель показать двоемыслие
«церковников», стремившихся как только возможно помешать власти в
реализации декрета 23 февраля. Интересен язык публикаций:
«С февраля
и до мая с. г., - говорилось в первой из них, - в целом ряде церквей имели
место публичные скопища с ПОГРОМНЫМИ целями, руководимые
ЧЕРНОСОТЕННЫМИ дирижерами».
Далее приводились примеры протестов верующих, которые
характеризовались не иначе как состоявшие
«преимущественно из торговцев, хулиганов и, частично, из лиц
интеллигентных профессий и учащихся. РАБОЧИХ и КРЕСТЬЯН НЕ БЫЛО. В
этих скопищах, ПО СУЩЕСТВУ ПОГРОМНЫХ, - вновь напоминали читателям, - идет
фактическая церковная агитация: растолковывается и обсуждается
воззвание Петроградского митрополита, запретившего под знаком
отлучения от Церкви отдачу церковных ценностей как осквернение
святыни. Ясно было, что эти скопища и волнения не случайные, что
где-то существует направляющая организующая рука» (выделено
мной - С.Ф.)
Далее власть по-своему интерпретировала сношения
митрополита Вениамина со Смольным, стараясь доказать, что он не столько
хотел урегулировать вопрос о церковных ценностях, сколько затянуть дело
и накалить обстановку. В этой связи логичным (с точки зрения власти)
было и обвинение: привлеченные к суду клирики и миряне
«приносили явный ущерб диктатуре рабочего класса и
пролетарской революции и содействовали той части международной
буржуазии, которая стремится к свержению всего рабоче-крестьянского
правительства».
До установления вины по суду газета резюмировала, что,
таким образом, обвиняемые виновны в преступлениях, предусмотренных
статьями 62 и 119 УК (Правда. 1922. 10 июня. № 127).
В последующих публикациях корреспонденты «Правды» не
упускали случая, чтобы вновь и вновь высмеять приходившую к дверям
филармонии публику
(«мещанские платочки, старческие косынки, мало
осмысленные физиономии, торгашеская упитанность, - словом вся
постоянная клиентура приходского
храма»).
Показательно, что центральная газета большевиков, столь
скупо и цинично писавшая о процессе, поместила на своих страницах
специальное сообщение о здоровье А.И. Введенского, раненного в первый же
день слушания дела одной из фанатичных приверженец митрополита Вениамина
(Правда. 1922. 15 июня. № 131).
Гораздо более подробно сообщала о процессе
«Петроградская правда» (хотя и на ее страницах «эсеровскому процессу»
уделялось значительно больше места). 11 июня в газете над полосой, где
помещали материалы о процессе, появился броский заголовок:
«Петроград судит тех, кто осмелился пойти против
Советской Республики и трудового народа. Черносотенным попам нет
пощады».
В тот же день газета опубликовала, выделив отдельной
строкой, сообщение о покушении на Введенского (о здоровье которого
четыре дня спустя и сообщала читателям центральная «Правда»). Очевидно,
что Введенскому сочувствовали, выставляя его жертвой диких фанатичек
(Петроградская правда. 1922. 11 июня. (№ 128). Налицо
противопоставление «прогрессивного» клирика «мракобесам» и
«черносотенцам».*
Кстати, слово
черносотенец - один из постоянных эпитетов, который использовали
для характеристики верующих, и подсудимых, и поддерживавших их за
стенами зала заседаний. Неуместность этой фразы демонстрировалась хотя
бы тем, что защитником митрополита Вениамина выступал еврей Я.С.Гурович,
с гордостью заявивший,
«что
еврейство всего мира питает уважение к русскому духовенству и всегда
будет благодарно последнему за позицию, занятую русским духовенством в
деле Бейлиса» (Наука и религия. 1991. № 5. С.
12).
Отводя обвинения в черносотенстве обвиняемых,
Я.С.Гурович не смог изменить хода событий: сценарий суда был написан
задолго до его речи.
После объявления приговора (5 июля 1922 г.) протоиерей
А.И.Введенский сразу же послал письмо с просьбой о помиловании
приговоренных к расстрелу.
Отмечая моральное значение этого приговора и
самодовольно характеризуя себя
«инициатором того обновления церкви, которое хочет
сделать церковь не содержанкой капитала, а борцом за трудовой народ
против насилия эксплуататоров, своим богатством делающих положение
пролетариата нестерпимым»,
Введенский пытался убедить хозяина Петрограда
Г.Е.Зиновьева в том, что
«расстрел
создаст из этих церковников мучеников для толпы» (Архивы Кремля 1997:
233).
Новое ходатайство Введенский направил 25 июля 1922 г.
уже А.И.Рыкову. В нем он просил не расстреливать митрополита Вениамина и
архимандрита Сергия (Шеина), выставляя Петроградского архиерея
недалеким, но искренним и совершенно аполитичным клириком:
«Если
вообще будут расстрелы, - мы, Живая Церковь (и я прежде всего
лично), - откровенно и, по-своему, справедливо отмечает Введенский,
- будем в глазах толпы убийцами этих несчастных. Попытка
оздоровления Церкви будет сорвана» (Архивы Кремля 1997:
241).
Было ли обращение Введенского лицемерием? Скорее всего
нет. Он глубоко почитал митрополита Вениамина до произошедших в начале
1922 г. событий, да и владыка ценил таланты молодого клирика. Возможно
предположить, что первоначально, начиная сотрудничество с ГПУ по
«обновлению» православной церкви, Введенский надеялся привлечь на свою
сторону и митрополита. О такой надежде пишет и протоиерей Владислав
Цыпин (1997: 84).
Как известно, из этой
затеи ничего не вышло. Более того, получилось откровенное предательство.
И Введенский, человек умный, не мог этого не понимать. Трагичность
ситуации обострялась еще и тем, что согласившись играть по указке ГПУ,
молодой священнослужитель оказался принципиально несвободен: ведь
правила игры определял не он. Единственно, на что он мог
рассчитывать - это на свою известность и даже необходимость
властям предержащим. История показала, что в тех условиях у Введенского
не было шансов использовать этот «козырь». Однако в православном мире на
него смотрели как на влиятельного клирика, который многое может. Именно
поэтому, как мне кажется, неизвестный «служащий» Александро-Невской
лавры и прислал Введенскому публикуемое ниже письмо.
Надо сказать, что письмо это уже использовалось в
интересной статье В.В.Антонова «Приходские православные братства в
Петрограде (1920-е годы)», опубликованной в 15 томе исторического
альманаха «Минувшее». Правда, автора интересовал не вопрос, связанный с
предысторией обновленчества и ролью в нем А.И.Введенского, а
деятельность братств, прежде всего Александро-Невского. Занимаясь
поиском материала, В.В.Антонов нашел в интересующем его деле донос,
который он датировал 11 июля (что, видимо, ошибочно). Перечисляя
поименованных в доносе лиц, имевших влияние на митрополита, а также
цитируя ту его часть, где говорится о составителе отлучения и о тех, кто
был против этого, автор подчеркивает:
«чекисты
обратили внимание на донос и вызвали к себе названных братчиц, но их
допрос мало что дал» (Антонов 1994: 440).
Действительно, их допрос
мало что дал следователям, стремившимся сформулировать обвинение против
активистов братств, но само письмо-донос и сопутствующие ему справки, по
моему мнению, могут дать важную информацию о том, как ГПУ получало
интересующие его материалы и кто был его информатором не только за
страх, но и за совесть. Само письмо хранится в Архиве Управления
Федеральной Службы Безопасности по Санкт-Петербургу и Ленинградской
области (П-88399. Т. 2. Л. 339 - 340). Неизвестный «служащий» Лавры напечатал его
на пишущей машинке. Орфография старая. Отослано оно было на домашний
адрес А.И.Введенского, который жил в то время на той же Шпалерной улице,
где находился и дом предварительного заключения
- место заключения митрополита
Вениамина. Перепутано отчество Введенского -
вместо «Ивановича» («И.») он назван
«Н.». Впрочем, хотя автор и перепутал букву, он в первых же строках
письма заявляет, что когда-то «очень близко» стоял к
Введенскому, но, обиженный им, теперь отошел от него, хотя и продолжает
следить за «делом обновления церкви
божией».
Можно с малой долей вероятности предположить, что
неизвестный был близок к Введенскому по «Всероссийскому союзу
демократического православного духовенства и мирян», во главе которого
о. Александр (вместе с депутатом IV Государственной думы священником
Д.Я.Поповым) стоял в 1917 г. Но это предположение мне нечем подкрепить.
Ясно одно: только левые взгляды автора могли заставить его откровенно
обратиться к бывшему единомышленнику. Очевидно также, что он был вхож в
ближайшее окружение митрополита Вениамина и оно ему доверяло.
Скорее всего, письмо было
написано в конце июня - в начале июля 1922 г. , видимо вскоре после 26
июня, когда настоятель Введенской церкви Петрограда протоиерей Николай
Васильевич Соболев (к тому времени вдовый) согласился с предложением
заместителя председателя обновленческого ВЦУ Красницкого принять
управление епархией и был хиротонисан во епископа Петроградского.
Предположить это меня заставило упоминание автора о скором приезде в
Петроград «нового владыки»:
«Если Вы хотите, чтобы приезд Нового Владыки обошелся
благополучно...»
Письмо это было перехвачено спецслужбами: военная
политическая цензура «совершенно секретно» препроводила начальнику
К.Р.О. (видимо, контрразведывательного отдела) «для сведения» анонимное
письмо на имя Введенского. На бланке ГПУ, с которым направлялось письмо,
начальник отдела всероссийской политической цензуры Новик черными
чернилами написал резолюцию:
«Снять копию, а это направить адресату.
8/VII».
Через три дня - 11 июля - начальник военцензуры
был проинформирован (начальником петроградского ГПО) о возвращении
адресованного на имя А.Н.Введенского письма. (Архив Управления ФСБ по
С.-Петербургу и Лен. области. П-88399. Т. 2. Л. 341, 342). Итак, письмо
перепечатали (по новой орфографии) и пустили в «дело».
Скорее всего, письмо
перехватили целенаправлено: имя протоиерея Введенского к тому времени
было хорошо известно работникам ГПУ. Именно этим можно объяснить
перлюстрацию его письма. Но удивляет другое. В Архиве Управления
хранится как копия письма (что в виду упомянутых документов вполне
понятно), но и подлинник, с описания которого я начал рассказ о
документе. Что это значит? Есть два варианта ответа. Во-первых, чекисты
могли «запамятовать» и не отправить письмо по назначению. Во-вторых, сам
протоиерей, понимая, что письмо, которое он получил, могли прочитать
чужие глаза, отослал его «компетентным органам». Разберем
первый вариант.
Для того, чтобы
«запамятовать» у чекистов должны были быть серьезные причины. Имелись ли
они? Мне представляется, что нет. Обновленческий «архиепископ» Николай
Соболев прибывал в Петроград 16 июля 1922 г. Подготовить его
торжественный въезд, не омраченный никакими эксцессами сторонников
митрополита Вениамина, было в интересах властей. В этой ситуации они,
исходя из практической целесообразности, просто обязаны были
содействовать обновленцам, в том числе и одному из наиболее
популярных - Введенскому. Письмо преследовало цель подготовить
его к возможным неприятностям, указав, кто эти неприятности может устроить.
Таким образом, у чекистов не было резона «забывать» об отправлении
письма.
Косвенное тому
доказательство - сводка № 3 VI отделения Секретного отдела ГПУ «О
расколе духовенства» за период с 15 июля по 20 августа 1922 г.,
отпечатанная лишь для шести человек: Ф.Э.Дзержинского, И.С.Уншлихта,
В.Р.Менжинского, Л.Д.Троцкого, И.В.Сталина и Т.П.Самсонова. Разбирая
ситуацию «по губерниям», сотрудники VI отдела информировали
ответственных работников партии и ГПУ:
«в
Петроградской епархии за организацию демонстративного шествия с пением
молитвы “Царю небесный”, направлявшегося в ДПЗ за получением
благословения Вениамина (в толпе участвовало около 200 женщин), за
создание у Казанского собора 6-ти тысячной толпы, где сгрудившись
толпа препятствовала совершению богослужения вновь назначенным ВЦУ
арх[иепископом] Николаем и дискредитировала Советскую власть, 42
человека изолировано, следствие по делу 32 закончено и передано в
Губревтрибунал, в отношении же 10 продолжается. По случаю назначения
прот[оиерея] СОБОЛЕВА Петроградским епископом, - специально сообщалось
в сводке, - в храмах устраивались приходские собрания, на них личность
СОБОЛЕВА детально обсуждалась. При энергичном содействии
обновленческой группы принимаются резолюции в положительном смысле»
(Архивы Кремля
1998: 323).
Теперь несколько слов о
втором варианте. Как мне кажется, он наиболее правдоподобен. Введенский
мог направить в ГПУ письмо не только (и не столько) из желания получить
«поощрительные очки» от своих политических «кураторов» из секретных
служб, сколько в надежде таким специфическим способом доказать свой
тезис о добром, но «слабовольном» митрополите и тем самым спасти ему
жизнь. Ведь в доносе сообщалось, что отлучение «прогрессивного»
священника Введенского составил не митрополит Вениамин, а епископ
Иннокентий (Тихонов), да и вообще все дела митрополита решались узким
кругом лиц. Итак, - «недостаток мужества пойти против
толпы», как писал о Петроградском архипастыре А.И.Рыкову
Введенский. И только. Что же касается судьбы остальных, указанных в
письме, то «прогрессивный» священник скорее всего об этом не задумывался
или же полагал, что их (особенно женщин) слишком сурово не накажут.
Такое предположение, думается, объясняет появление в Архиве Управления
ФСБ и копии, и подлинника адресованного А.И.Введенскому
письма.
Остальные материалы,
помещенные вслед на названным письмом и двумя справками ГПУ, также
весьма показательны для характеристики летних месяцев 1922 г. Один из
них - постановление от 24 августа. В этом постановлении
следователь Петроградского губернского революционного трибунала с
фамилией великого немецкого реформатора -
Лютер рассматривал дело за №1472 по
обвинению 33-х человек в контрреволюции. Краткая история этого дела
такова. 18 июля 1922 г. уполномоченный 1-го отдела ПГО ГПУ И.Коршунов
установил, что инициаторами и организаторами шествия от
Александро-Невской лавры к ДПЗ, где в то время сидел митрополит
Вениамин, «являлась нелегальная организация “братство”».
Шествие это состояло из почти 200-от женщин. О нем-то и говорилось в
специальной сводке VI отделения Секретного отдела ГПУ, приведенной мною
выше. Разумеется, всех манифестанток арестовывать было глупо. Но повод
для усиления антицерковных репрессий также нельзя было упускать. Его и
не упустили.
Исследовавший жизнь приходских православных братств
В.В.Антонов (1994: 439) справедливо замечает:
«Следствия по делу митрополита и других, формально
арестованных из-за “сопротивления” изъятию церковных ценностей, велись
в петроградском ГПУ параллельно, и потому братчикам постоянно
задавались вопросы об их отношении к изъятию и действиям прот.
Александра Введенского».
То, что власти преследовали одну цель -
дискредитировать церковь и развалить ее изнутри, противопоставив
«реакционерам» - «прогрессивное» духовенство, не вызывает никаких
сомнений. И уничтожение православных братств можно рассматривать именно
как составную часть «генерального плана» большевистских
властей.
Собственно говоря,
следователь Лютер, рассматривавший это дело 24 августа (т. е. уже после
расстрела митрополита и трех его подельников), и должен был доказать
контрреволюционность братчиков. Правда, в постановлении он не сумел
полновесно мотивировать «контрреволюционность» обвиняемых, лишь заявив,
что нелегальной религиозной организацией «Братство» является
«ввиду незарегистрирования в Отделе Управления согласно
обязательного постановления Петрогубисполкома». Соответственно
этому организаторы «Братства» (епископ Иннокентий и братья Лев и Гурий
Егоровы) обвинялись в создании нелегальной религиозной структуры, а
большинство - лишь в принадлежности к этой нелегальной
структуре. Исключение составили только три человека: В.Б.Шкловский
обвинялся в изготовлении нелегальной литературы, В.Н.
Кисилева - в хранении револьвера, а В.П.Палевич - в нарушении
общественного порядка.
Но и в данном случае дело
невозможно было разбирать в суде трибунала. Его направили на
доследование. При этом большинство освободили под подписку о невыезде.
Под стражей оставили только семь человек. Показательно, что следователь,
ведший дело, был человеком недостаточно грамотным: в публикуемом ниже
документе (Архив Управления ФСБ. П-88399. Т. 1. Л. 620 - 620-об.) он
неправильно (очевидно, на слух) записал имена и фамилии, причем у
арестованных монахов указывал их монашеское имя и мирское
отчество, - например епископ Иннокентий (в миру Борис
Дмитриевич Тихонов) у него значится Тихоновым Иннокентием Дмитреевичем.
Эти семеро в конце концов были наказаны.
Постановлением комиссии НКВД по административным
высылкам от 23 ноября 1923 г., которое завершает помещенную ниже
подборку документов (См.: Архив Управления ФСБ. П-88399. Т. 1. Л. [706 -
707]), все они (за исключением Льва (Егорова), также наказанного, но по
другому делу) были подвергнуты ссылке или лишению свободы. Показательно,
что среди набора обвинений фигурировала и клевета. По мнению властей,
подследственные заявляли:
«Советская власть заключила соглашение с
обновленческим церковным
движением».
То, что в постановлении комиссии НКВД по
административным высылкам это было специально прописано - факт весьма
показательный. Получалось, что власти старались как можно дольше
скрывать свой «секрет полишинеля» - ведь тогда оголялась истинная ее
цель: не победить «контрреволюцию» в церкви, а подорвать ее
единство.
Не случайно, трактуя обновленческое движение, советские
историки долгие годы без стеснения лгали:
«Поражение
московской патриархии в ее борьбе против декрета об изъятии церковных
ценностей в пользу голодающих, возмущение верующих подобной позицией
руководства православной церкви привели к значительному увеличению
рядов оппозиционного духовенства, к организационному оформлению
обновленчества» (Плаксин 1987: 192).
Такая позиция позволяла игнорировать проблему
противостояния власти и верующих, «размывая» ее большей частью
механически сконструированной проблемой противостояния «левых» и
«правых» в самой православной церкви.
В этой связи как нельзя кстати приходилось и
завещательное послание патриарха Тихона, напечатанное вскоре после его
кончины в «Известиях» (15 апреля 1925 г.) и воспринятое многими
православными как подложное. (В нем святитель призывал верующих
отказаться от политиканства, объявлял ложными все измышления о своей
несвободе и призывал подчиняться Советской власти не за страх, а за
совесть). Советские историки писали, что этим посланием и раскаянием
патриарха у обновленцев было выбито оружие, с помощью которого они
завоевывали симпатии верующих. Отсюда следовал вывод: как только исчезли
политические различия между «тихоновцами» и обновленцами, верующие стали
возвращаться в «традиционную» церковь.
На самом деле все было
гораздо сложнее: откровенная непопулярность завещательного послания в
православной среде доказывает это лучше всего. О сложности протекавших в
1920-е годы процессов заставляют нас задуматься и публикуемые документы.
Проблема взаимоотношений власти и верующих в те времена постепенно
перестает рассматриваться как проблема, -
власти не выгодно говорить о
реальной массовой поддержке православия, о миллионах верующих и тысячах
религиозных активистов. Поэтому стремление подавить самостоятельные
религиозные организации, показать их «реакционность» становятся
приоритетными задачами власти. Становление системы тотального контроля
над обществом естественно не могло миновать и церкви. Как мы можем
видеть, и здесь использовался старый принцип «разделяй и властвуй».
Политическая целесообразность всегда ценилась выше абстрактного
гуманизма.
Показательно, что незаконно
репрессированные епископ Иннокентий (Тихонов), архимандрит Гурий
(Егоров), В. Б. Шкловский, Н. Д. Красильников, А. М. Шабельский и В. П.
Палевич были посмертно реабилитированы лишь в наше время - 17 ноября 1998 г.
(См.: Архив Управления ФСБ по С.-Петербургу и Ленинградской области.
П-88399. Т. 1. [Л. 707]).